Вокруг город как бы выплывает из московской ночи. Нет острых углов и даже шпили домов и кресты церквей будто ласкают серое, еще не проснувшееся небо. Звуков нет или почти нет: в городе властвуют дворники и шелест их метел, редкие машины - и те шелестят. Добавишь к этому легкий, прыгучий стук капели и брызг, разлетающихся под ногами - вот и все. Три этих звука, словно три брата, оглядывают весь город с вершин своего величия.
Прохожу любимым подземным переходом под Спасско-Черногрязской, и тут тоже дворники, конечно.
Для меня пройти мимо арки, уводящей куда-то туда - словно женщине пройти мимо зеркала. А если одна арка ведет в другую, а та в третью - то для меня уже нет другого пути. Иду, наклоняя голову, чтобы не задеть потолок, и это не он такой низкий - мне кажется, что я вырос, наполненный этим утром, как парус ветром. Выхожу в неправильный квадрат двора, вокруг зелень и тихий скрип качелей, металл и дерево дверей, шелушащихся, будто обгорели. Этим утром нигде нет закрытых дверей, перекрытых путей - можно пройти везде, легко ступая по неровным плиткам. И почти нет людей, только дворники (глядящие на тебя приветливо или из-под насупленных бровей) и чьи-то спины, скрывающиеся за дверью. Можно спину считать за человека?
Не вижу их лиц, но все равно считаю, что они мне рады.
Измененное сознание, да, так будет не всегда: будут и жаркие до удушия вечера, и Маросейка такая, что не протолкнуться, и тяжесть в голове, и неоконченные дела - но до чего же хорошо
так иногда вернуться в город
в шесть утра.
Рецепт этого утра:
Пить этот город по капле, ловить их у самой земли, тянуть жадно, причмокивать губами, допив, довольно улыбнуться.