Подозвал меня как-то к вечеру дед Радован старый и говорит, мол, дело у меня к тебе есть, Марко. Пошли к нему в дом, а там светло, чисто, лэпо, справное хозяйство у деда. Да речь не о том. Налил он мне полную чашу молока и говорит:
-Нужно мне, Марко, гостинец один в Дибров передать, Иванко-сыровару. Сможешь ли?
А сам смотрит на меня своими глазами глубокими, будто ощупывает. Конечно, говорю, могу, что уж доброму человеку-то не помочь. А сам чувствую, что что-то важное деется, что-то такое, что всю жизнь перевернуть может.
Достает тут дед откуда-то из закромов свечку красную, сразу по всему дому аромат разносится приятный. Протягивает мне ту свечу и говорит:
-Надо, Марко, когда Иванко-то найдешь, ему сказать, мол, вот тебе гостинец от деда Радована, потом свечу ему в руки передать и глядя ему в глаза спросить: "Шо думаешь, Иванко? Какой ответ мне деду нести?" Так и скажи, запомни. Да смотри, чтоб в глаза тебе глядел. Потом вернешься да скажешь, что из этого вышло. Сдюжишь? Хотя, может, и темно уже идти-то.
Да не темно, говорю, ему, я молодой, одна нога здесь, другая там, будто ветром носит, схожу только домой за фонарем да матушке скажу, что домой вернусь попозже. Ну добро, сказал дед, и мы расстались.
Сходил я домой, фонарь захватил...Сходил я домой, фонарь захватил, с матушкой распрощался, да пошел в Диброву. Да не напрямую, через лес, а дальней дорогой, по краю поля, мимо мельницы. Если просто мимо нее по дороге идти, то никакого худа с тобой не будет, это всем известно; а вот уж в лес идти, когда солнце почти что село - дело глупое. Хоть путь и короткий, да даже с фонарем тропки нужной не найдешь, а вот волков али вовкулаков - запросто.
Вышел я на околицу а там ветер ласковый, травами пахнет, небо шатром выцветшим над полем раскинулось, лэпота. Иду, значит, себе по тропке, вышагиваю, а все чудится мне, будто наблюдает за мной кто. Оглянулся раз, два - нет никого, фонарь поднял повыше и дальше пошел.
Пришел в Диброву, а пуста деревня - все на вечерней службе. А что ж на вечернюю службу-то не сходить, если можно сходить, вот и повесил я фонарь у входа, перекрестился, голову преклонил да и вошел в церковь. А церковь-то добрая, светлая, только, конечно, поменьше, чем у нас, да и иконы такой, что наши деды малюют, нет. Но все равно благодать. Отстоял я вечернюю службу, крест поцеловал и стал Иванко-сыровара искать. Быстро нашелся Иванко - высокий мужик, ловкий, смотрит внимательно, чутко; только узнал, что дело у меня к нему, тут же на хутор свой повел, за лавку усадил.
Тут засовываю я руку в сумку поясную, свечу нащупываю и говорю: "Есть у меня для тебя гостинец от деда Радована-то из Шпражья", и свечу-то ему протягиваю. -Наказал мне дед, чтоб посмотрел ты мне в глаза да ответил, что думаешь, что, мол, мне деду передавать." Посмотрел на меня Иванко, свечу в руки взял; вижу - потемнел его взгляд от думы какой тяжелой, оперся он о руку и молчит. "Что ж ты молчишь, Иванко, с ответом медлишь? Посмотри мне в глаза да скажи, что думаешь" - говорю. Тут он опять на меня посмотрел, словно в душу мне заглянул, свечу в руке покатал и говорит: "Скажи деду, что Иванко с решением его согласен. Так и скажи. Только...назови мне свое имя еще раз".
Марко, говорю. "Ну добро. Ступай".
Поблагодарил я хозяина, распрощался с ним, да обратно пошел. И все думаю: что же за дума-то глубокая была у Иванко? Пошто он мое имя переспросил? Может, лиходейство какое али колдовство удумал? Решил я, что негоже так думать, коли человека не знаешь, да и успокоился.
Дошел я почти что до околицы родной деревни, как слышу - плач, крики "Вовкулак! Вовкулак!". Бросился я туда, где крики, нож достал, святой водой кропленный. Гляжу - там сын солевара из Кодр, Мирче, родич мой, на траве лежит. На руке - рана страшная, кровь так и хлыщет. Вокруг мужики наши, шпражские, кто с чем, стоят, репу чешут, говорят, мол, только взвалишь его на плечи, тут же биться начинает, кричать страшно, только на землю опустишь - успокаивается. Но так-то оставить парня нельзя, кровью истечет. Тут и батюшка наш, Николай, подоспел, чтобы на всякий случай его исповедовать. Потом его и исповедовали, и в церковь, солью кодрской посыпав, несли, и рана потом у него сама вдруг чудом затянулась, да и не помнил он ничего, но это совсем другой сказ.
А я вместе с дедом Радованом сел на завалинку и все ему, как есть рассказал. Усмехнулся дед, когда я ему о своих страхах рассказывал, по бороде рукой провел и стал рассказывать.
Жил-был раньше Юрай-кузнец, его еще в других землях Георгием кличут, большой святости муж. И было у него два побратима: Богдан-зодчий да Андрей-гайдук. И выковал как-то Юрай три гвоздя, и дал по гвоздю каждому из своих братьев нареченных. Каждый из них гвоздь свой взял, с побратимами распрощался, да и расстались они. Прошли года. И смотрит как-то Юрай-кузнец, а гвоздь-то начал ржаветь. И понял он, что недоброе что-то с Богданом-зодчим приключилось. Пошел он побратима своего искать. Пришел туда, где Богдан жил, и видит: стоит справная церковь. Лепая, белая, видно - века простоит, ни одного камня не потеряет. И сказали Юраю добрые люди, что вложил в ту церковь Богдан все свои силы, да и помер. Причем даже тела от него не осталось: там, где он умер, забил из мели родник воды чистой. Опечалился Юрай, но что делать - добрая смерть была у Богдана - да и вернулся обратно к себе в кузню. Через некоторое время смотит - опять гвоздь ржаветь стал. Понял Юрай-кузнец, что с Андреем-гайдуком что-то плохое приключилось, и пошел его искать. Узнал, что бился Андрей с турками, да славно бился, только лиходейством предательским, ударом в спину его в могилу и свели. А все потому, что завелся в тех землях черт, да не сам пришел, а люди его позвали. Осерчал тут Юрай, взял меч Андрея-гайдука и ну беса гонять. Но только он его мечом ударит, тот сквозь землю проваливается и тут же в новом месте появляется. Опять ударит - снова смеется лукавый и хоть бы что, говорит, мол, никогда тебе меня не победить. Тут понял Юрай-кузнец, что правда-то не в том, чтобы черта убить, а в том, чтобы людей на путь истинный наставить да от черта спасти.
И собрал он тогда вокруг себя людей, светлых да чистых духом, да наказал им людей от бесов спасать, и назвались они колушарами. И было у колушаров три обета. Первый обет - никому о колушарах не говорить. А раз я тебе, Марко, о колушарах рассказал, - тут дед снова посмотрел на меня глазами глубокими, - то и тебе теперь тайну эту хранить. Второй обет: коли кто тебя о помощи попросит, отказать нельзя. Третий обет: сам за другого добро делать не моги, нужно, чтоб сам человек понял, что идет по пути неверному и что помощь ему нужна. Должен ты теперь жизнь добрую вести, на уговоры бесовские не поддаваться, да другим людям помогать беса уличить. Коль будешь так же смел и прям, как и сейчас то станешь колушаром.
Совсем у меня от дедовых речей дух захватило. Думаю: как же это сдюжить, настолько ли хорош? А Радован тем временем продолжает. Так говорит: в наших трех деревнях всегда было пять колушаров. Но только в прошлом году дед-солевар из Кодр, самый старый из нас, помре, и стало нас четверо: от того-то, что не смогли мы вчетвером как следует весну в прошлом году встретить, зима-то такой лютой и была. Но есть у нас обычай: когда кто-то из колушаров умирает, берет самый старый из оставшихся себе ученика. Давно я к тебе приглядывался, Марко, учеником моим будешь...
И понял я, что и правда, нет другой дороги для меня, так и стал колушаром. Потом с другими тремя колушарами знакомился заново: с еще одной бабой их Шпражья, да женой виноградаря из Кодр, да тем самым Иванко из Дибровы; вместе с ними Весну провожал да за сердца людские бороться учился, сны толковать да на людей глядючи, определять, доброе у них сердце или злое. Но про то - другой сказ.
А теперь подумай сам. Рассказал я тебе про колушаров, а значит это, что и тебе теперь эту тайну в душе хранить. Давно я к тебе приглядывался. Быть тебе колушаром...